«Не твоя Ксения»

«Здравствуй! Ты удивлен, что я пишу тебе?

Мое имя больше не заставляет твое сердце биться быстрее, а письмо не вызывает того трепета, когда бросаешь все, запираешься в комнате и читаешь, читаешь… Теперь ты просмотришь его на бегу — на автобусной остановке, в перерыве между лекциями, за завтраком.

Что ж! Я не обижаюсь — всему свое время. Но мне кажется, что в любой истории должна быть своя точка. Если в конце стоит многоточие, то это оставляет надежду. А надежда может сыграть очень злую шутку.

Итак, пусть это письмо станет большой, жирной точкой. Все мосты сожжены, все пути отрезаны… Только теперь я могу сказать тебе все, что хочу.

…Ты знаешь, я очень хорошо помню, как впервые увидела тебя. Это было как в кино, когда героиня оборачивается и понимает: да вот же он! Никаких недосказанностей — подняла глаза и увидела в толпе давным-давно знакомого человека.

Ты смеешься. Ты не веришь в предопределение. Ты говоришь: «Ах, как это сентиментально!» Ты не помнишь, что мы оба знали имена друг друга, понимали с полуслова недосказанную фразу, отражались друг у друга в глазах.

Впрочем, зачем я это пишу? Я знаю, что бы ты хотел услышать, и я говорю: «Да, я никогда не понимала тебя». Я видела твои глаза, но за ними была стена. Ты оставался для меня человеком-загадкой, пока я не перечитала Лермонтова. Теперь я знаю, почему мне казалось, что я где-то уже видела тебя, твою снисходительную улыбку, твои насмешливые глаза. Твой идеал — Печорин. Ты копируешь его походку, его жесты, его стиль письма. Ты отвел мне роль княжны Мери в этой, увы, трагикомедии, но я стала Верой, и это тебя напугало. Ты боишься любви, как черт ладана, потому что она нарушает твой покой, рушит твой уютный мирок одиночества и, что ты больше всего не любишь, подчиняет тебя своей воле. Я разгадала тебя, мой дорогой ребус. Я довольна.

Но от этой догадки не становится легче. Я понимаю, что была несравненно счастливее, когда каждый день, с утра до вечера, ждала писем от тебя. Как одиночество потихоньку отпускало меня. Я не могла говорить «мы», но я уже могла сказать «я одна, но это не значит, что я одинока».

Тогда, зимой… Я же смогла найти кричащие и корчащиеся от боли слова, чтобы ты бросил все и приехал. Чтобы доказать мне в очередной раз, что мы совершенно чужие. Совершенно чужие, безумно любящие друг друга люди (как в фильме: «Я скакала три дня и три ночи, чтобы сказать Вам, как Вы мне безразличны»). Ты говорил мне (хотя твои глаза кричали, умоляли не верить): «Я без тебя смогу». О да, ты умел быть жестоким.

Любовь… Я никогда не говорила так про нас. «Любовь» — черноволосый герой с синими глазами, героиня, заламывающая руки; вино, розы и яд. Про нас я говорила «двоеночество». Двоеночество — это одиночество вдвоем. И не было никакого вина — был кофе, не было роз — были замерзшие ветки деревьев, которые стучались в окно, и на дворе стоял обыкновенный серый зимний день, а я сидела на полу и плакала, а ты пил кофе и смотрел на снег. Ты хотел сказать мне: «Я хочу быть с тобой», а получалось: «Я привык быть один». Ты хотел сказать: «Ты нужна мне», а получилось: «Я ухожу». Ты боялся обернуться, чтобы я не увидела этого в твоих глазах.

У нас бы никогда не получилось быть вместе. Мы бы потеряли самое дорогое, что у нас есть — наше двоеночество, а значит, друг друга.

Ты знаешь, через три недели у меня был другой человек, через три недели — опять другой, от безысходности. Я также исправно отвечала на твои письма, но ты все почувствовал и однажды грустно написал мне по-латыни: «Я все понял. Некое третье лицо…» Я плакала два дня. Хоть третье, хоть двадцать третье! Да если бы ты… Я бы побежала за тобой.

Но ты сломался и написал мне: «Она согласна. Принимаю поздравления». Слава Богу, ты не додумался прислать свадебную фотографию.

Не видя ее и тебя, я знаю, как вы живете. По утрам она ходит в бигудях и в халате, а ты читаешь газету и пьешь кофе. По вечерам она говорит тебе: «Спокойной ночи», а ты не отвечаешь, потому что тебе лень.

Но я еще знаю, что иногда по ночам, когда за окном идет дождь, тебе не спится, и ты вспоминаешь, как мы бежали под дождем, взявшись за руки (это был единственный случай, когда мы держались за руки) и были совершенно, законченно, абсолютно счастливы.

«Мы странно встретились и странно разойдемся…» Давай никогда больше не будем возвращаться ни к облетевшим веткам за окном, ни к весенним лужицам. Давай все это забудем, чтобы остаться там навсегда.

И прости, если когда-нибудь сделала тебе больно.

Не твоя Ксения».