«Не хотите потерять любимых — не пейте!»

«Юлька была похожа на икону. Узкое заостренное лицо, тонкий, с плавной, еле заметной горбинкой греческий нос, неестественно маленькие, словно нарисованные губы и огромные миндалевидные глаза. Именно они, эти бездонные карие глаза, с едва заметной искоркой грусти и потрясли меня. Хотя потрясли — это мягко сказано. Они меня парализовали! Когда я, покурив в туалете «травки», лениво полз на урок химии, она просто стояла у своего класса и, ожидая звонка, смотрела на резвящихся первоклашек. И тут она посмотрела на меня. Сколько грусти и какой-то материнской нежности было в ее глазах. Хотя… что я могу знать о материнской нежности, когда мать с отцом пьют и матюгают меня с тех пор сколько себя помню…

Я видел Юльку каждый день (она училась в параллельном классе) и поражался, как же я ее не замечал раньше. Но с другой стороны, как я мог ее заметить, когда после очередной «ширки» все на одно лицо и все одного цвета? Но Юлька раскрасила мой мир в разные цвета, ее огромные карие глаза не давали мне покоя ни днем, ни ночью. Я мучился от любви к этим глазам, к этим маленьким аккуратным губам, к темно-каштановым волосам, спадающим на плечи тяжелой волной. И хотя мой друг и утверждал, что она далеко не красавица, что вся она «какая-то неправильная», для меня она была лучшей. Но мои шансы равнялись нулю — кто она и кто я — наркоман!

Муки и переживания, что она не видит меня, заставили меня завязать. А потом я подошел к ней и проводил до дома. Странная это была прогулка. Я что-то молотил о погоде, о том, что давно в нее влюблен, а она молча шла рядом. Но Боже мой, сколько в ее глазах было сочувствия! И я совсем одурел от счастья, ведь меня никто ни разу не пожалел, не сказал доброго слова! Так продолжалось с месяц. А потом завертелось — цветы, подарки, прогулки по ночным улочкам, серенады под окнами (а я и не подозревал, что я такой романтик)! Я просто помешался на иконописной Юльке с ее огромными глазами.

Однажды, когда мы были у нее дома и я чуть ли не в стихах пытался выразить, как я ее люблю, она вдруг прижала меня к груди и заплакала. «Я думала, что ты не найдешь в себе сил бросить дурить. Я тебя люблю, давно люблю… Ты об этом не знал… Тебе было не до этого…» — бормотала она, гладя меня по голове. А она, моя непутевая голова, кружилась от счастья. И мы… Боже, как мы любили друг друга!

Время неумолимо бежало к выпускному. Мы с Юлькой строили планы на будущее… И вот выпускной. Как светились глаза моей милой, ласковой Юлечки, когда мы танцевали или по школьной почте объяснялись друг другу в любви! Правда, под утро я надурил — нарезался с друзьями «в зюзю» (когда и успел)! Короче, крышу сорвало напрочь — ничего не соображал, что делаю и зачем! Дальше — больше. Спьяну целовался с Ленкой, соседкой по парте… Потом «косяк» по кругу прогнали. Последней курила… моя Юлька! Я спросил ее, зачем она это делает, а она в ответ только молчит и смотрит своими огромными глазами. И сколько в них было тогда презренья! Я психанул, хлопнул дверью…

Утро было просто исчадьем ада — я проснулся рядом с Ленкой в чем мать родила, ребята похмелялись на кухне, ржали как кони. Неслышно подхожу к кухне, а там расписывают, какая Юлька в постели!!!

…Что там было на самом деле и как Юля оказалась в Ленкиной квартире, не знаю… Только вечером, когда я пришел к Юле с повинной, ее мать сказала, что она пришла с выпускного и… вскрыла себе вены. Спасти не успели. Прошло уже два года, а я помню все, как будто это было вчера — и Юлины маленькие теплые губы, касающиеся моей щеки, и безжизненное, как икона лицо, утонувшее в белых цветах там, на кладбище… И глаза… Огромные карие глаза с легким огоньком грусти и нежности.

Ребята, не хотите терять своих любимых — не пейте!

Вадим».